На первом месте ставит святой Павел истинность в слове. Речь свою связывает с предыдущею. Там сказал он: облеклись вы в нового человека, созданаго по Богу в правде и преподобии истины. Теперь берет в этих словах повод и говорит об истинности в слове: темже отложше лжу, глаголите истину. Основание сему правилу берет не в предыдущем положении, а в том, что мы друг другу удове есмы. Есть в логиках правило, что мышлению нельзя составиться, если ум не будет всякий предмет представлять одинаковым (закон тождества), всегда себе равным, одним и тем же. И обществу людей нельзя состояться, если каждый на деле будет не то, что на языке. Связующая людей цепь есть взаимное доверие. Доверию сему нельзя укорениться, если не будет у всех истины в слове. В какой степени, где сильна уверенность во взаимном истинноречии, — в такой — силен там и союз людей; и, наоборот, в такой — слаб союз, в какой — допускается неистинноречие. Христиане составляют едино тело, живо сочетанное. Следовательно, истинноречие уже качествует среди них: иначе и составиться нельзя бы было такому союзу. Апостол говорит как бы: не ставьте себя в противоречие с тем, что вы есте. И то еще наводит это указание на мысль, что если мы друг другу удове, то всякий должен иметь другого как себя. А пред собою кто лжет? — Хоть бы и хотел кто, да не может, ибо сознание и в лгущем, и в том, пред кем лгал бы лгущий, — одно и то же. И слово такое употребил Апостол: говорите истину искреннему, — тому, кто к вам искренен, и к кому вы искренни. Повернется ли язык сказать ложь такому? Но удове и должны находиться именно в таком друг к другу отношении. — Сказать: вы удове друг другу — то же, что сказать: между вами должны господствовать искренняя любовь. Где любовь, там невозможна ложь.

Святой Златоуст говорит: «Представив общее учение о ветхом человеке, Апостол потом изображает его подробно, потому что учение о каком-либо предмете, касающееся его подробностей, бывает удобопонятнее. Что же говорит он? — Темже отложше лжу. Какую лжу? Не разумеет ли он идолов? — Нет. Ибо хотя и идолы — ложь, но здесь речь не о них, так как ефесяне не имели никакого общения с идолами. Он говорит им о лжи по отношению друг к другу, то есть о лукавстве и обманах: глаголите истину кийждо ко искреннему своему, говорит он и представляет главное побуждение к этому: зане есмы друг другу удове. Заметь, как везде Апостол пристыждает их, указывая на взаимную верность членов телесных. Глаз, — говорит он, — не обманывает ноги, ни нога глаза… Если глаз увидит змия или зверя, обманет ли он ногу? Не даст ли тотчас знать ей об этом? И она, узнавши это от него, уже будет идти осторожно. Точно так же, когда ни глаз, ни нога не имеют средств узнать вредного яда, но все будет зависеть от обоняния, ужели обоняние солжет устам? — Никак. Почему? — Потому что оно в таком случае погубит и себя. Напротив, как ему (обонянию) представится, так оно и говорит. А язык разве обманывает желудок? Не выбрасывает ли он того, что находит противным? Таков взаимный обмен услуг и взаимные содействия между членами тела. Замечай же, как верно, и притом, так сказать, чистосердечно, производится это взаимное предостережение. Так и мы не будем лгать, если мы члены одного тела. Это будет знаком нашего дружества, а противное сему — вражды».

Гневайтесь. Чтоб святой Павел разрешал на гнев, нельзя думать, тем паче, что тут же спустя несколько стихов говорит: гнев… да возмется от вас (Еф. 4:31), то есть да будет изгнан из среды вас, чтоб и места ему тут не было. Надо полагать, что самую фразу взял Апостол, как она читается в псалме 4, 5, мысль же с нею соединил запретительную на гнев, как бы так: что касается до гнева, то не согрешайте им. — Закон вменения в отношении к гневу тот же, что и относительно всех других страстных движений. Приражения страсти не вменяются в грех. Вменение начинается с того момента, как, заметив движение страсти, уступают ей, и не только не противятся ей, но становятся на сторону ее, раздувают ее и сами помогают ей взойти до неудержимости. Коль же скоро кто, заметив приражение страсти, вооружается против нее и соответственными приемами в мыслях и положениях тела старается прогнать ее, го это не в грех, а в добродетель вменяется. То же и в отношении к серчанию и гневу. В непрестанных столкновениях с другими поводам к раздражению числа нет. Но когда кто всякое возникновение гнева подавляет и прогоняет, то он и гневается, и не согрешает. Совсем не гневаться и никакого разогорчения никогда не чувствовать есть дар благодати и принадлежит совершенным. В обычном же порядке долг всех не поддаваться гневу, чтобы не согрешить им. Экумений и Феофилакт говорят: «Хорошо бы совсем не серчать, но уж когда прорвалось серчание, не допускай его до греха». Подавляй его внутри, чтоб оно не прорвалось в слово, в мину, в движение какое.

Но бывает иногда и так, что гнев мгновенно охватит, и прежде чем спохватится человек, он уже и в слово, и в движение вышел. И тут уместно невменение, но только до того момента, как спохватишься. Как же только сознана оплошность, надо спешить исправить дело братским примирением. Кто идет между разными расставленными в разных сочетаниях вещами и случится ему неосторожным движением иное повалить, иное сдвинуть с места, — что делает он тогда? — Оборачивается и ставит все опять на свое место с извинением пред хозяином. То же и между обычными у нас столкновениями. Случилась вспышка и размолвка, спеши опять все поставить в прежний лад примирением. Примирение может восстановиться тотчас же, но могут привзойти моменты, отдаляющие его. Всяко начни тотчас; Бог поможет, и сладитесь. Тут много значат внешние соприкосновенности, личные характеры, прежние отношения. Но ничто из этого не может оправдать и узаконить продления серчания и разлада. Грех начался с той минуты, как замечена погрешность, и в душе не положено тотчас же употребить меры к примирению. Коль же скоро это сделано, то вменение греха отклонено. Всякая, однако же, опасность вменения минует, когда и делом употреблены меры и мир восстановлен.

Апостол заповедует поспешать этим делом и всячески стараться, чтобы солнце не зашло во гневе, то есть чтоб помириться в тот же день. Мало ли, впрочем, может быть обстоятельств, которые помешают исполнить это в тот же день, и солнце зайдет прежде примирения? Но Апостол и не пишет о примирении, а о взаимном друг на друга серчании. Перелом серчания есть внутреннее дело. Его можно устроить в один момент, а примирение требует времени. Он хочет, чтоб внутри гнев был подавлен тотчас, и движение к примирению начато в то же время, — а по крайней мере, до захода солнца. Может быть, слова Апостола можно и не понимать буквально. Всяко, однако ж, как замечают, есть опасность, что ночью, на свободе, малое неудовольствие может раздуться в пламень и сделать разлад непримиримым. О сне в отношении к телу говорят, что он закрепляет в теле новые элементы, принятые днем в пище. То же можно сказать о нем и в отношении к душе, — что он закрепляет в ней движения и мысли, какие лелеяла и набрала она днем. И гнев может в ней закрепнуть. Потому и надобно разорить его до сна, чтоб он не закрепился и не превратился в непримиримую вражду.

Приводим рассуждение об этом святого Златоуста. «Хорошо не гневаться; но если кто впадет в эту страсть, то, по крайней мере, не на долгое время: солнце да не зайдет во гневе вашем. Ты не можешь удержаться от гнева? — Гневайся час, два, три: но да не зайдет солнце, оставив нас врагами. Оно по благости Господа взошло, да не зайдет же, сиявши на недостойных. Ибо если Господь послал его по многой Своей благости и Сам оставил тебе согрешения, а ты не оставляешь их своему ближнему, то размысли, какое в этом зло? Притом от него может происходить и другое зло. Блаженный Павел опасается, чтобы ночь, захвативши в уединении человека, потерпевшего обиду и еще пламенеющего гневом, не разожгла сего огня еще более. Днем, пока еще многое раздражает тебя, тебе позволительно дать в себе место гневу, но, когда наступает вечер, примирись и погаси возникшее зло. Если ночь застанет тебя во гневе, то следующего дня уже не довольно будет для погашения зла, которое может возрасти в тебе в продолжение сей ночи. Если даже большую часть его ты и уничтожишь, то не в состоянии будешь уничтожить всего, и в следующую ночь дашь возможность более усилиться оставшемуся злу. Как солнце, если дневной теплоты его недовольно бывает для осушения и очищения воздуха, наполнившегося облаками и испарениями в продолжение ночи, дает этим повод быть грозе, когда ночь, захвативши остаток этих паров, прибавляет к ним еще новые испарения: так точно бывает и в гневе».

Диавол не имеет доступа к душе, когда она не питает никакой страсти. Тогда она светла, и диавол не может воззреть на нее. Когда же она попустит движение страсти и согласится на нее, тогда омрачается, и диавол видит ее, смело подходит к ней и начинает в ней хозяйничать. Два главных порочных движения тревожат обычно душу — похоть и раздражительность. Кого успеет враг одолеть похотию, того и оставляет с нею, не тревожа или слабо тревожа гневом; а кто не поддается похоти, того спешит подвигать на гнев и собирает вокруг его много раздражающего. Кто не разбирает уловок диавола и за все серчает, тот дает место диаволу, давая себя побеждать гневу. А кто подавляет всякое возбуждение гнева, тот противится диаволу и отгоняет его, а не только места в себе не дает. При гневе дается место диаволу тотчас, как серчание признается справедливым и удовлетворение его законным. В тот же момент враг входит в душу и начинает влагать в нее мысли за мыслями — одна другой раздражительнее. Человек начинает гореть во гневе, как в пламени. Это диавольский, адский пламень. А бедный человек думает, что он так горит от ревности по правде; тогда как в гневе никогда правды не бывает (Иак. 1:20). Это своего рода прелесть в гневе, как есть прелесть в похоти. Кто подавляет тотчас гнев, тот рассеивает сию прелесть и диавола тем отражает так же, как иной в сердцах сильно ударяет кого в грудь. Кто из гневающихся, по погашении гнева, разобрав дело добросовестно, не находил, что в основе раздражения была неправда?! А враг эту неправду превращает в правду и в такую гору ее взгромождает, что покажется, будто и миру стоять нельзя, если не удовлетворить нашему негодованию. Святой Златоуст говорит: «Ниже дадите места диаволу. Итак, враждовать друг против друга значит давать место диаволу. Ибо, тогда как должно нам соединиться вместе и восстать против него, мы, оставивши вражду против него, позволяем себе обратиться друг на друга. Подлинно, ничто так не способствует диаволу находить место среди нас, как вражда! Как камни до тех пор, пока они плотно сбиты и не имеют пустоты, трудно разламываются; коль же скоро окажется в них скважина, хотя бы такая малая, как острие иглы, или сделается трещина, в которую можно лишь продеть один волос,— распадаются и разрушаются, так и при нападениях (диавола). Пока мы будем тесно соединены и сближены между собою, тогда он не может ввести (в среду нас) ни одного из своих (злых наветов). Но когда хотя немного он разделит нас, тогда вторгается к нам, подобно бурной волне. Везде ему нужно только начало, это для него самое трудное; когда же начало сделано, тогда он уже сам собой все подвигает вперед. Так, лишь только он открыл твой слух для клевет, и лжецы уже приобретают твое доверие. Ибо враждующие руководствуются своею ненавистию, все осуждающею, а не истиною, право судящею. Ибо как во время дружбы даже справедливым, но нехорошим слухам не хочется верить, так при вражде, напротив, и ложные слухи принимаются за истину. Другой тогда бывает у нас ум, другое судилище, выслушивающее не с равнодушием, но с пристрастием и предубеждением. Как положенный на весы свинец все перетягивает, так и тягчайшая свинца тяжесть вражды. Она заставляет и слова, которые говорятся в одном смысле, принимать в другом, заставляет заподозривать движение и все, что ни есть, перетолковывать в худую сторону и тем ожесточает и раздражает человека, делая его хуже бесноватых, так что он не хочет ни называть, ни слышать имени того, против кого враждует, но всегда называть его бранными словами. Как же мы смягчим свой гнев? Как погасим этот пламень? — Если помыслим о своих собственных грехах и о том, сколько мы виновны пред Богом; если помыслим, что мы мстим не врагу, но самим себе; если помыслим, что враждою мы доставляем радость диаволу, этому врагу, этому истинному врагу нашему, ради которого мы наносим обиду собрату своему. Ты не можешь не злопамятствовать, не враждовать? — Будь врагом, но враждуй против диавола, а не против своего собрата. Для того и дал нам Бог в орудие гнев, чтобы мы не собственные тела поражали мечом, но чтобы вонзали все его острие в грудь диавола. Вверзи туда свой меч по самую рукоять, если хочешь, вдави и рукоять, и не извлекай его никогда оттоле, напротив, вонзи туда еще и другой меч. А это произойдет тогда, когда мы будем щадить друг друга, когда будем миролюбно расположены друг к другу. Пусть я лишусь денег, пусть я погублю свою славу и честь,— мой член всего для меня дороже. Так будем говорить друг другу: не будем оскорблять своей природы для приобретения денег, для снискания славы».

Между христианами ефесскими, может быть, и не было таких, которые бы падали в грех воровства, но, конечно, были такие, которые, до обращения, в язычестве промышляли этим. По святому Златоусту, это одна из черт ветхого человека, вместе с ложью и памятозлобием. Зная это и опасаясь, чтоб такие лица, по удалении его и прекращении личного его над ними наблюдения, не возвратились на прежнее, он напоминает им, что это недоброе дело навсегда должно быть оставлено. Ктому никто из таковых да не крадет. Говорят, что воровство для занимавшихся им имеет особую привлекательность. Шумный город представлял повсюду благоприятные к нему поводы. Долго ли развередиться старой болезни? Как мудрый и добрый врач, он и говорит им: смотрите, поопаситесь!

«Поелику грех сей преимущественно порождается праздностию, то Апостол справедливо противопоставил ему доброе делание» (Феодорит). Но паче да труждается. «Не довольно отстать от греха; надо вступить на противоположный ему путь добра. Прежде делали злое, теперь пусть делают благое, и не просто делают, но преутруждают себя в делании» (Феофилакт). Обращая такую речь к кравшим, не то внушает Апостол, будто другие могут сидеть сложа руки, но паче то, что кравший вступает теперь в общество лиц, живущих трудами рук своих. Почему не только да восприимет подобный ихнему трудолюбивый образ жизни, но даже да превзойдет всех их в труде, чтобы показать искренность исправления. В гражданском порядке вора остепеняет внешний суд и телесное наказание; в порядке нравственном связывает вору руки совесть. Но она одним прекращением худого дела не ограничивается, а требует вознаграждения. Этого требует и совесть вора, чтобы противоположным трудом насытить себя, и совесть других, чтобы восстановилось доверие к недобросовестно жившему. Святой Златоуст говорит: «Для того, чтобы снять с себя осуждение, нужно не отстать только от греха, но и сделать что-либо доброе. Смотри, как должно заглаждать грехи. Они крали, — это значит — совершали грех. Но когда перестали, это не значит — загладили грех. Как же им это сделать? — Надо трудиться и помогать другим. Которые сделали так, те, значит, и загладили грех». И несколько ниже, под следующим стихом говорит он еще: «Такое наставление дает Апостол не столько для того, чтобы оказать снисхождение тем (кравшим), сколько для того, чтобы потерпевшим от сего внушить кротость и убедить их удовольствоваться тем, что они уже больше не подвергнутся этому». Блаженный Феофилакт прибавляет к сему: да труждается — частию для того, чтобы сокрушить тело, которое прежде от бездействия проворно было на злые дела, частию для того, чтобы в достаточном количестве иметь способы к жизни и продовольствию, дабы уделять и другим, — и дабы тот, кто прежде других обирал, теперь являлся благодетелем других. Дивно!.. Как Евангелие делает ангелами тех, которые прежде были почти то же, что демоны».

Делать благое заповедует здесь Апостол, разумея под сим не вообще делание добрых дел, а какое-либо доброе и честное ремесло, ибо говорит: делая своими руками благое, что вместе с выражением да труждается указывает на рукоделие. У Апостола во всех посланиях как общий для всех закон прописывается: жить своими трудами. Нуждающиеся среди христиан — только те, которые не могут трудиться. Их нужды покрывать — назначаются избытки, остающиеся от содержания, которое могущие трудиться достают себе своими трудами. Эта последняя цель труда, по Апостолу, так неотложна, что, обязывая всех трудиться, он и не указывает на ближайшую цель — содержать себя, которая сама собою разумеется, но выставляет одну эту дальнейшую — помогать другим, которую легко могли забывать, — чтоб приблизить ее к сознанию или даже поставить напереди во внимании, чтоб из-за ней уже виднелась и та. «Апостол повелевает заниматься деланием (рукоделием и ремеслом) не ради одного чрева, но и на потребность нуждающимся» (Феодорит). Эта подача нуждающимся освящает и ту часть, которая употребляется на себя, и на весь труд низводит Божие благословение. Таков благочестивый строй жизни христиан! Все — к Богу, и все от Бога.

Слово гнило — надо объяснять из понятия о гнилом. Гнило говорится о дереве, — и в таком случае оно негоже ни на какое дело. Прилагая это к слову, гнилым надо счесть всякое пустое, праздное, шутливое и смехотворное лишь слово, остроты, каламбуры, — пересыпание из пустого в порожнее. Но иное тело, когда гниет, не только ни к чему негоже бывает, но распространяет зловоние и заразу. Зловонные слова суть злоречия, пересуды, клеветы, срамословие, лесть, коварные козни и всякие кривотолки. Слова, как зараза, суть те, которыми подрывается вера и колеблется добрый нрав, посевается раздор, подозрения, смятения народные. Всех этих родов слова запрещает Апостол, когда говорит: слово гнило да не исходит из уст ваших. Так разумеют все наши толковники. Святой Златоуст говорит: «Какое это слово гнило? — То, какое в другом месте он называет словом праздным, злословием, срамословием, буесловием». Феодорит пишет: «Слово гнило — сквернословие, злоречие, клевета, ложь и тому подобное». Блаженный Иероним: «Слово гнилое то, которое располагает к греху и приводит к падению». Экумений: «Гнилым называет или Праздное и безрассудное слово, или растленное и зловонное, как то: злоречие, клевету, срамословие, смехотворство, ибо что растленнее и зловоннее этого?» — То же и Феофилакт — прибавляя: «Ибо за всякое праздное слово должны мы будем дать отчет».

Слово благое определяется и само собою, по противоположности тому, что есть слово гнилое. Но святой Павел прямо его определяет — благо к созиданию веры. Кому заповедано со страхом и трепетом свое спасение содевать, тем все туда и направлять должно, — тем паче язык, подвижнейший и неудержимейший из органов. Есть у нас присловие: что у кого болит, тот о том и говорит. Кто вседушно болеет об одном, как бы душу спасти, у того не повернется язык говорить о чем-либо стороннем. Скажешь: вот все об этом, да об этом? — Но общество христиан предполагается, и должно быть, все состоящим из лиц, исполненных одинаковой болезненной заботы о спасении. Тут странно не то, что все ведут речь о спасении, а то, если кто заведет речь о чем-либо другом, кроме этого. Святой Златоуст говорит: «Говори только то, что назидает ближнего, но — ничего излишнего. Бог дал тебе уста и язык для того, чтоб ты благодарил Его и назидал ближнего. Если ты разрушаешь здание, то лучше молчать и ничего не говорить. Ибо и руки художника, назначенные для построения стен, но вместо того навыкшие разрушать их, справедливо было бы отсечь. Так (о языке) и Псалмопевец говорит: потребит Господь вся устны льстивыя (Пс. 11:4). Язык — причина всех зол, или, лучше, не язык, а те, которые злоупотребляют им». Потому нельзя без разбора говорить что ни попало.

Заметить надо, что у нас в славянском и русском стоит: к созиданию веры. Так и в Вульгате, так и в некоторых рукописях. И кажется, что это чтение лучше. Нынешние же приняли другое чтение: προς οικοδομην χρειας — к удовлетворению нужды. Говори только то, что тебе нужно или нужно тем, с кем заводишь речь. Но если разуметь под нуждой не одну житейскую или гражданскую нужду, как и следует предполагать в тех, у коих и имеется единое на потребу, помимо этих нужд, то мысль сойдет на одно и то же. Какие нужды чувствительнее для христиан, как не нужды веры, вопросы и недоумения, касающиеся догматов и устроения жизни христианской по норме Христовой? Житейское и сам всякий сладит, а если и случится что, немного об этом речей требуется: слово — другое, и все тут. Напротив, область веры и жизни по вере и многообъятна, и затемнена бывает. Все содержать здесь в ясности — есть кровная потребность живой веры. Да, где собираются или случайно сходятся лица живой веры, у тех всегда и речь все о вере и о вере. Судя по этому, можно положить, что в каких собраниях и помина нет о вере и жизни по ней, там она у всех оттеснена на задний план.

У святого Златоуста не видно, как он читал, но речь его вся направлена к тому, чтобы внушить — всегда весть беседы назидательные для веры и нрава. Феодорит понял слово Апостола, как указание, что слово должно быть приспособляемо ко времени. «Но и такое слово (то есть благое), — говорит он, — повелевает (Апостол) произносить вовремя». — Блаженный Иероним пишет: «Слово благо, которое учит, как следовать путем добродетелей и избегать пороков. Всякий раз, как слово наше приносит кому-либо пользу, и, по приспособленности ко времени, месту и лицу, созидает слушающих, — благое из уст наших исходит слово. А когда мы говорим или не вовремя, или не по месту, или не так, как потребно для слушающих, тогда гнилое слово исходит из уст наших. Итак, надо нам обсуждать, что говорить, потому что в день суда должны будем дать ответ за всякое праздное слово (Мф. 12:36). Выходит, что пусть не вредим, но если не созидаем, то все-таки лежит на нас вина недоброго слова». И Экумений с Феофилактом читали вместо веры — нужды, но нужду разумели одну духовную. Первый пишет: «Но точию еже благо к удовлетворению нужды — προς οικοδομην της χρειας. Какой это нужды?. — Предлежащей, то есть той, о которой идет разговор. Ибо духовному мужу надлежит всякий предлежащий разговор направлять к созиданию соприсутствующих». Второй так: «То только, что созидает ближнего, будучи необходимо в предлежащей нужде, и будем говорить, — и ничего неблаговременного и непотребного».

Слова: да даст благодать слышащим прямо дают ту мысль, — чтоб слово благотворное оказало действие на слушающих, чтоб оно было, как дождь для жаждущей земли, или елей, целебный для раны. Как благодать, входя в душу, все там устрояет, созидает и оживляет, так чтоб и слово твое благотворно было для всех и всегда. Оно так всегда бывает, что благой из благого сокровища сердца своего износит благое, а злой — злое. Но благоразумную сдержанность ничто не мешает всякому всегда соблюдать, и, если не умеешь созидать, чтоб дать благодать, лучше молчи, как говорит Златоуст.

Святой Златоуст, впрочем, под благодатию разумеет и благодарность, в такой мысли: говори так, чтоб другой получил существенную пользу и за то был тебе благодарен. Он говорит: «Так как слов великое множество, то справедливо Апостол выразился неопределенно, давая повеление касательно их употребления и правило, как вести речь. Какое же правило? — Еже есть — к созиданию, сказал он. — Иначе сказать: говори так, чтобы слушающий тебя был благодарен тебе (получив пользу). Например, твой брат соблудил: не поноси его обидными словами, не насмехайся над ним. Ты не доставишь этим нимало пользы слушающему, но решительно повредишь ему, если будешь язвить его своими остротами. Если же ты увещаешь его, как он должен поступать, то этим заслужишь от него великую благодарность. Если также научишь кого иметь благоречивые слова, научишь не злословить, то ты этим многому его научишь, и, конечно, заслужишь благодарность. Если будешь говорить с кем о раскаянии, о целомудрии, о милостыне (и расположишь к сим добродетелям); за все это он выскажет тебе свою благодарность. Если же ты возбудишь смех, произнесешь непристойное слово, или еще хуже — похвалишь порок, то ты все расстроил и погубил. Так можно понимать слова Апостола».

Иные — да даст благодать — иначе разумеют. Феодорит разумеет под сим приятность или благоприятность слова: «Благодатию назвал приятность, то есть чтобы слово казалось удобоприемлемым для слышащих». Экумений вместе с Златоустом разумеет благодарность и прямо по букве благодать Божию: «Да даст, говорит, слышащим Божию благодать».— Помазанное слово, благодатное, — благодатно воздействует на других. Говорит: благодать во устах твоих. И в каждом христианине есть благодать. Чрез благодатное слово прившедши в душу его, благодатное воздействие возгревает присущую в нем благодать и поставляет его в облагодатствованное состояние. Святые слова Писания все суть Духодвижные слова. Кто ими ведет беседу, — тот проводит в души других струи действий благодати Святого Духа.— И точно дает благодать». И святой Златоуст прибавляет к прежней речи: «Или же слова эти значат: дабы их — слушающих — сделать облагодатствованными. Ибо как миро подает благодать помазующимся им, так и благое слово. Посему и сказал некто: миро излиянное — имя твое (Песн. 1:2). Оно — благое слово — наполняет слушающих своим благовонием».

Эта мысль, может быть, и есть главная в сем месте, ибо она состоит в прямом соответствии с следующим текстом.

Урок о назидательности в слове продолжается и здесь, — и ограждается угрожающим побуждением. Всякий христианин есть храм Божий, и Дух Божий живет в нем, созидая в нем все ко спасению. Кто словом своим назидает, тот приходит в согласие с делом Духа Божия в сердцах верующих, помогает Его созиданию душ. Напротив, кто расстроивает души других, пусторечием рассеивая их, а злоречием возбуждая недобрые чувства, тот разоряет дело Духа Божия в верующих и тем оскорбляет Его, Создателя. Но и сам расстроивающий другого есть жилище Духа Святого. Если, расстроивая других, он оскорбляет Духа Божия, живущего в них, то еще прежде и паче оскорбляет Его в себе самом, ибо худые речи исходят из худо настроенного сердца, к которому не может благоволительно относиться Дух Божий — Пречистый. Худо настроенное сердце то же, что дом, смрадом, чадом и всякою изгарью наполненный. Кому приятно обитать в таком доме? В этом отношении говорит Феофилакт: «Если сказал ты слово гнилое, недостойное христианских уст, то ты не человека оскорбил, но Духа Божия, Которым облагодетельствован, Которым освящены уста твои».

Имже знаменастеся. Все христиане знаменаны Духом Святым и прияли печать дара Духа Святого. «Дух Святой запечатлел нас в показание, что мы принадлежим к царскому стаду. Не оставил Он нас в числе повинных гневу Божию, но изъял от них и печать наложил, чтоб избавить от сего гнева. Его убо оскорблять не стыдно ли? Уста твои запечатлены Духом, чтоб не говорить ничего недостойного Его. Не отрешай печати сей» (Феофилакт).

Какой день разумеется под днем избавления? — Экумений говорит, что это есть день крещения. «В показание, что мы есмы народ Божий, Он запечатлел нас в крещении, ибо оно есть день избавления». Иероним разумеет под днем избавления последнее решение участи каждого на Суде с определением к блаженству, — и мысль свою выражает так: «Верующий всякий знаменается Духом с тем, чтобы сохранить сие знамение и показать его в день избавления чистым и нисколько не поврежденным, и за то причислену быть к избавленным». Последняя мысль может оправдываться тем, что по-гречески стоит: εις ημεραν απολυτρωσεως, — как бы на тот день, к тому дню. Тогда точно окажется вся сила запечатления Духом, который есть и задаток наследия; но самое запечатление совершается в начальных таинствах, — по крещении в миропомазании. Силою его соделываемся христианами и сохраняемся до будущего возустроения всех и чрез всю вечность хранимы будем.

Нельзя пропустить слов святого Златоуста на это место. Выписываем им сказанное по поводу его. «И не оскорбляйте Духа Святаго, — слова, приводящие в страх и ужас! — Если ты скажешь оскорбительное слово, если огорчишь брата, то огорчишь не его, а оскорбишь Духа Святого. При этом Апостол указывает еще и на благодеяние, полученное от Святого Духа, дабы тем сильнее было обвинение: и не оскорбляйте, говорит, Духа Святаго Божия, Имже знаменастеся в день избавления. Святой Дух соделал нас пажитию царскою, освободил нас от всех прежних зол, не оставил нас в числе тех, кои подлежат гневу Божию — и ты оскорбляешь Его? Не оскорбляйте Духа, Имже знаменастеся. Пусть эти слова, как печать, лежат на твоих устах. Уста, запечатленные Духом, ничего непристойного не изрекают. Не говори: не важно, если я произнесу дурное слово, если оскорблю того и другого. Потому-то это и великое зло, что ты почитаешь его ничтожным. Ибо зло, которое почитают ничтожным, легко оставляют в пренебрежении, а оставленное в пренебрежении, оно усилится, усилившись же — станет неизлечимым. У тебя уста запечатлены Духом? — Помни же о достоинстве твоих уст. К тому же не забывай, что ты Бога называешь своим Отцом.— Бога называешь Отцом, — и в то же время поносишь брата своего?! — Не посрамляй своего благородства, — которое сам ты получил по милости, — жестоким обращением с своими братьями. Называешь Бога своим Отцом и оскорбляешь своего ближнего?! Это не свойственно сыну Божию. Дело сына Божия прощать врагам, молиться за своих распинателей, проливать кровь за ненавидящих его. Вот что достойно сына Божия: своих врагов, неблагодарных, воров, бесстыдных, коварных сделать своими братьями и наследниками, а не то, чтобы своих братьев оскорблять. Помысли, какой трапезы удостоиваются уста твои, к чему прикасаются, что вкушают, какую принимают пищу. Помысли, с кем ты стоишь во время тайнодействия: с Херувимами, с Серафимами. Серафимы не злословят, но их уста имеют только одно занятие — славословить и прославлять Бога. Как же ты будешь прославлять Бога? Как ты вместе с ними будешь говорить: Свят, Свят, Свят, — после того, как произносил своими устами злословия? Скажи мне: если бы царский сосуд, всегда наполнявшийся царскими кушаньями и назначенный на такое употребление, кто-нибудь из слуг употребил для нечистот, посмел ли бы он после этого опять ставить вместе с другими, употребляющимися при царском столе сосудами и этот, наполненный нечистотами? — Отнюдь нет. Таково и злословие, таково же и оскорбление ближнего! Ты имеешь Отца на небесах: не делай же и не говори ничего земного. — Предстоишь пред престолом Божиим, и произносишь злословия? — Ужели ты не боишься, что Царь почтет твой поступок за оскорбление Себе? Когда раб пред нашими глазами наносит удары другому рабу и поносит его, то, хотя бы он делал это и по праву, мы оскорбляемся этим и принимаем такой поступок за обиду себе; а ты, — поставленный вместе с Херувимами пред престолом Божиим,—осмеливаешься поносить своего брата? Видишь ли эти священные сосуды? Они имеют одно назначение: кто же осмелится употребить их на другое? — А ты — святее этих сосудов, — и гораздо святее! Зачем же ты оскверняешь себя и мараешь грязью? Стоишь на небесах, и предаешься злословию? Живешь с Ангелами, и предаешься злословию? Удостоился лобызать Господа, и произносишь злословия? Бог украсил твои уста столькими Ангельскими песнопениями, удостоил их лобзания не Ангельского, но превосходящего Ангельское, — Своего лобзания и Своих объятий, и ты предаешься злословию? Научим же уста свои благоречию. Отсюда происходит великая польза, а от злоречия — великий вред».

Улаживает здесь святой Апостол непрестанные житейские столкновения, от которых, если не положить законом уступать друг другу и извинять взаимные неприятности, лад и мир невозможен в общежитии. Обычнее, дело начинается из мелочей, легким огорчением, — горечью, — которая, если тотчас не уничтожить ее, скоро переходит в серчание; не удержи серчание, оно разгорится в вспышку гнева, — в ярость; после этого тотчас начинаются крупные слова, брань, а вместе с этим и хула, — укоры и поношения друг друга. Побранились, накричались, — разошлись, не помирившись, — и злятся друг на друга, придумывая и приговаривая даже: я тебе то сделаю, я тебе докажу. Это месть в больших или меньших размерах. Всему этому неуместно быть среди христиан. Да возмется, говорит, от вас, — так, чтобы и духа этой вздорливости не было. Не указывает никакой, даже малейшей меры, в которой бы это могло быть терпимо между христианами, а решительно изгоняет все это из общества христианского.

Есть два недобрых возбуждения, смущающих нас, — похоть и раздражение. Как в похоти дело начинается помыслом, так и в раздражении — огорчением. Первый помысл, непрогнанный, чрез внимание, сочувствие и решимость, — приводит к делу похотному. Огорчение, — непрогнанное, — тоже своим путем, чрез осерчание, гнев и ярость, крик, брань и взаимные поношения, и наконец — злость доходит до раздора, непримиримой ненависти, драк и убийства. Как тот, кто прогоняет помысл, пресекает тем дальнейшее его движение к созрению до дела, так и тот, кто прогоняет первое огорчение, полагает тем конец дальнейшему его движению — до раздора, драк и убийств. Так да возьмется от среды огорчительность, будучи прогоняема взаимною уступчивостию, и мирное согласие никогда нарушаемо не будет.

Пространно рассуждает об этом святой Златоуст. «Как рой пчел никогда не садится в нечистый сосуд, и потому люди, опытные в этом, приготовляют для них место, окуривая его куреньями, мастиками и всякого рода благовониями; сбрызгивают ароматными винами и всякими другими составами корзины, в которые они должны садиться, отроившись из ульев, — и делают все это для того, чтобы неприятный запах, противный пчелам, не заставил их лететь прочь, так все это применимо к Святому Духу. Наша душа есть как бы какой сосуд или корзина, в которой могут помещаться рои духовных дарований, но если она наполнена желчью, горечью и гневом, то эти рои отлетают от нее прочь. Поэтому-то сей блаженный и мудрый домохозяин (святой Павел) тщательно очищает наши сосуды, не употребляя для этого ни ножа, ни другого какого железного орудия. Посмотри, как он очищает наше сердце: отгоните, говорит, ложь, отгоните гнев; и при этом показывает, как можно истреблять зло с корнем: да не будем, говорит, гневливы духом».

Затем святой Златоуст изображает вредное действие желчи, когда она разливается по телу. Потом говорит: «Но для чего мы говорим обо всем этом с такою подробностию? — Для того, чтобы нам чрез сравнение с чувственною желчию лучше понять весь нестерпимый вред желчи духовной, — как она, производя совершенное расстройство в душе нашей, причиняет ей совершенную погибель, — и чтобы, зная это, мы береглись, чтобы не испытать на себе ее вредное действие. Как желчь вещественная производит воспаление в телесном составе, так духовная — разжигает наши мысли и низводит того, кем овладевает, в гееннскую пропасть. Итак, послушаем слов Павла: всяка горесть да возмется, — не сказал: да очистится, — от вас. В самом деле, какая мне в ней надобность и для чего мне удерживать ее при себе? Для чего мне держать у себя зверя, которого можно удалить из души и прогнать в чужую сторону?.. Всяка горесть, говорит, да возмется от вас, — так, чтобы ее уже нисколько в душе не оставалось. Иначе этот остаток, если будет возбужден, то, подобно искре, произведет внутри целый пламень.

И клич: почему Апостол запрещает и это? — Потому что таков должен быть человек кроткий (то есть не крикун). Крик — это конь, имеющий своим всадником гнев. Смири коня, и победишь всадника. Пусть выслушают это с особым вниманием женщины, потому что они особенно любят кричать и шуметь во всяком деле. В одном только случае полезно говорить громко, это — в проповедании и учении, а более нигде, ни даже в молитве.

Если ты хочешь поверить наши слова на деле, то воздерживайся всегда от крика, и ты никогда не придешь в гнев. Вот способ укрощения гнева! Потому что, как невозможно не прийти в гнев тому, кто кричит, так невозможно разгневаться тому, кто удерживается от крика. Итак, если мы приучим себя воздерживаться от крика и брани, то это много поможет нам к укрощению гнева. Подави крик, и ты этим отнимешь крылья у своего гнева, подавишь волнение своего сердца. Ибо как невозможно, не поднимая рук, вступать в кулачный бой, так невозможно, не поднимая крика, предаться гневу. Свяжи руки у бойца и вели ему биться, он не в состоянии будет это делать: точно то же можно сказать и о гневе. Крик же может возбудить гнев даже и тогда, когда его нет.

И хула, говорит Апостол, да возмется от вас. Замечай, как происходит зло: горесть рождает гнев, гнев — ярость, ярость — клич, клич — хулу, то есть бранные слова, затем хула — удары, удары — раны, раны — смерть. Но ничего подобного не хотел сказать святой Павел, а сказал только: да возмется от вас со всякою злобою. Что такое со всякою злобою? — Всякая злоба ведет к этому концу. Есть люди, которые подобны тем хитрым собакам, которые не лают и не нападают прямо на проходящих, но, притворяясь смирными и кроткими, схватывают неосторожных и вонзают в них свои зубы. Такие гораздо хуже нападающих прямо. Так как и между людьми есть подобные таким собакам, которые, не прибегая к крику, к гневу, к оскорблениям и угрозам, строят тайные ковы и приготовляют другим тысячи зол, мстя им делами, то Апостол указал и на таких людей. Да возмется, говорит, от вас со всякою злобою. Не мсти и делами, если щадишь слова. Для того я удержал твой язык, остановил клич, чтобы в тебе не возгорелся сильнейший пламень. Если же ты и без крика делаешь то же самое, таишь внутри себя пламень и угли, то что пользы в твоем молчании? Разве ты не знаешь, что те пожары хуже, которые таятся внутри и не бывают видны снаружи? Не так же ли и раны, которые производят воспаление внутри? Так и скрытый гнев хуже и вреднее для души. Но и он, говорит Апостол, да возмется от вас со всякою злобою, как малою, так и великою. Будем же послушны ему и изгоним из себя всякую горечь, всякую злобу, дабы нам не оскорбить Святого Духа. Истребим горечь с корнем, отсечем ее. Ничего доброго не может быть душе, наполненной горечью, ничего полезного, но от нее все несчастия, все слезы, все вопли и стенания».

Врачевство прописывает Апостол против сердитости, бранчивости и злобы. Вместо этих недобрых расположений имейте добрые. Вместо всякой горечи, по коей и сами огорчаетесь, и других огорчаете, будьте блази — χρηστοι, — сладки (блаженный Иероним), приятны, радушны; вместо всякой злобы будьте милосерды — απλαγχνοι — благосерды. Такого рода расположения не допустят до того, чтобы самому огорчиться кем и рассерчать на кого, а не только чтобы другого огорчить и рассердить. Радушие и благосердие поглощают все неприятности и вокруг распространяют сладостный, теплый мир. Но скажет кто: как же быть, когда у кого желчный характер! И рад бы покрывать все благосердием и кротостию, да не совладаешь с собою. Хорошо тому, у кого преобладают симпатические расположения, — а у кого преобладают чувства эгоистические, тому не обойтись без серчания, раздора и мстительности. — На это надо сказать, что в христианстве под действием благодати всякий дурной естественный нрав переделывается в добрый, когда кто возьмется за это усердно и с своей стороны употребит всякий над собою труд. Не сам собою он переделает себя, но переделает его благодать, действуя сокровенно под его собственным над собою трудом. В чем это усилие? — Прощать все другим наперекор своему неуступчивому нраву. Многократно повторенные опыты уступчивости и прощения, против воли, неохотно, приведут к охотному прощанию всего, а далее и к безобидливости, — к тому, чтобы и не огорчаться ничем. Чем воодушевляться на такое самопротивление? — Живым сознанием того, что сам безответно виноват был пред Богом и, однако ж, Он простил тебе все даром, ради Господа Иисуса Христа. «Переносите, говорит Апостол, недостатки друг друга и уподобляйтесь Богу всяческих, Который Владыкою Христом даровал нам оставление всего множества наших грехов» (Феодорит). Тут движущая сила есть чувство благодарности; но если припомнить к сему и притчу Спасителя о немилосердом заимодавце и вместе должнике, который за то, что, после того как сам получил оставление большого долга, не хотел простить своему должнику сравнительно очень малого, лишен всякой милости и брошен в темницу, то к чувству благодарности присоединится и страх, которые вместе сильны возбуждать всякий раз достаточно энергии к тому, чтоб не поддаваться немилостивости к тем, кои причиняют нам какое-либо огорчение или оказываются в чем-либо не в должных к нам отношениях. И Господь, начертывая образец молитвы всегдашней, вложил в нее: остави, якоже и мы оставляем, — чтобы всегдашнее сознание нужды получать оставление себе всегда располагало самих нас оставлять другим. Ибо кто не оставляет сам, тот против воли и в молитву вставляет: не остави, как не оставляю, — хотя бы читал ее и иначе. Итак, памятию о прощении нам неоплатных долгов во Христе Иисусе, — в крещении или покаянии, с соответственным размышлением принуждай себя прощать, и благодать Божия поможет тебе взойти в состояние не раздражаться ничем от сопротивных и все покрывать благосердием и кротостию.

Берем опять речь святого Златоуста.

Объяснивши пространно в начале, что для достижения Царствия недостаточно отстать от греха, но что должно еще стяжать и противоположную ему добродетель, говорит он далее: «Потому-то и блаженный Павел, отвлекая нас от неправды, ведет к добродетели, ибо что пользы, скажи мне, в том, если будут вырваны все терния, но не будут насеяны полезные семена? — Труд опять послужит нам к такому же вреду, если останется недовершенным. Потому-то и Павел, усильно заботясь о нас, дает нам заповеди не только об отсечении и удалении злых дел, но и побуждает в скором времени показать насаждение дел благих. Ибо, сказавши: всяка горесть, и гнев, и ярость, и клич, и хула да возмется от вас со всякою злобою, он присовокупил: бывайте же друг ко другу блази, милосерды, прощающе друг другу, ибо это — навыки и расположения, и недостаточно удалиться от одного навыка, чтобы вместо него приобрести другой (противоположный), но нужно снова некоторое движение и стремление, не менее скорое, чем при удалении от злых дел, для того, чтобы стяжать дела добрые. Тот, кто не враг, не есть уже и полный друг: есть нечто среднее между враждою и дружбою, в каковых отношениях большая часть людей преимущественно и находится к нам. Тот, кто не плачет, еще не всегда смеется, но есть состояние среднее. Так и здесь, кто недосадителен, тот еще не совершенно добр, и кто не гневлив — не совершенно участлив. Но нужно еще новое старание, чтобы стяжать такое благо. И смотри, как по требованиям лучшего земледелия блаженный Павел очищает и возделывает землю, вверенную ему Землевладельцем: он выбросил гнилые семена, потом увещевает, чтобы приобрести растения надлежащие. Будьте блази, говорит он. Ибо, если после того, как терния вырваны, земля будет оставаться праздною, то снова возрастит бесполезные злаки. Апостол уничтожил гнев, — полагает доброту; уничтожил досаду, — полагает сострадательность; вырвал злобу и злоречие, — насадил помилование. Ибо слова: прощающе друг другу означают это. Будьте, говорит, склонны к прощению обид. Такая милость больше той, какая оказывается в делах денежных. Тот, кто прощает Деньги сделавшему у него заем, делает прекрасное и достойное удивления дело, но такая милость касается тела, хотя он и приемлет себе воздаяние сокровищами духовными и относящимися к душе. Но тот, кто простил грехи, принес пользу душе — и своей собственной, и того, кто получил прощение, потому что таким образом действий он сделал более кротким не только себя, но и его. Ибо не столько, преследуя обидевших, мы уязвляем их души, сколько, прощая их, приводим их в смущение и стыд. Между тем, поступая мстительно, мы не приносим пользы ни самим себе, ни им, а напротив, и им, и себе вредим. Итак, если хочешь мстить, мсти этим способом: воздавай добром за зло, чтобы сделать его (врага) должником и одержать дивную победу. Почему, думаешь ты, Господь наш Иисус Христос говорит: аще кто ударит в десную твою ланиту, обрати ему и другую (Мф. 5:39)? — Не потому ли, что чем более будет кто великодушен, то тем более и себе и ему приносит пользы? Итак, не будем злопамятны, но погасим гнев, чтобы сподобиться милости от Бога. Ибо в нюже меру мерите, говорит Он, возмерится вам, и имже судом судите, судят вам (Мф. 7:2)».