Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

На греческом языке слово покаяние означает поворот: поворот души, поворот жизни. Это момент, когда мы осознаем свое бедственное положение, когда мы чувствуем отвращение к нему и к себе, когда вдруг рождается в нас, хоть зачаточно, решимость перестроиться, начать заново и по-новому жить. Вы наверно слыхали фразу из Нового Завета: вера без дел мертва (Иак 2:17). Плакаться – недостаточно, больше того – бесплодно. Покаяние заключается в том, чтобы прийти в сознание, принять решение и действовать соответственно. И тут я могу вам привести отрывок из поучения святого Тихона Задонского. Он советует одному молодому священнику говорить людям, что в Царство Божие идут большей частью не от победы к победе, а от падения к падению, но доходит до Царства Божия тот, кто после каждого падения, вместо того чтобы садиться у края дороги и плакать над собой, встает и идет дальше; и сколько бы он ни падал, каждый раз поднимается и идет. Вот о чем мы должны всегда помнить: что покаяния всецелого, мгновенного не бывает. Да, конечно, некоторые души, некоторые великаны духа могут вдруг осознать свою греховность и переменить сразу весь ход своей жизни, но мы большей частью исправляем его постепенно, шаг за шагом. Давайте помнить то, что святитель Тихон Задонский говорит: не плачься над собой, встань и иди, пусть в слезах, пусть в ужасе, но иди, не останавливаясь.

Но что может так потрясти душу, чтобы человек решился все изменить в своей жизни? Я вам могу привести пример. Будучи тюремным священником в Лондоне, я встретил одного заключенного, у которого, не в пример другим, было радостное лицо, чувствовалась в нем какая-то надежда. Я сначала думал, что кончается его срок, но он только начинался. Я его спросил: «Откуда у тебя такое вдохновение?» Он ответил: «Вы этого не можете понять. Я с юношества был вором, и вором талантливым, меня никто не мог словить, никто не сумел меня обличить. Но постепенно я начал понимать, что я на дурном пути. Я начал видеть последствия своих поступков, видеть, как люди, обокраденные мною, оплакивали драгоценные для них вещи, пусть безделушки, но такие вещи, которые им были дороги как воспоминания о детстве, о скончавшихся родителях. Я решил меняться. Но я заметил, что каждый раз, когда я делал попытку перемениться, люди на меня смотрели с подозрительностью: раз он меняется, значит, что-то неладно в нем. И я каждый раз возвращался к прошлому. А потом я был взят, меня поймали на деле, судили, посадили, и теперь все знают, что я был вором, но когда я вернусь в жизнь, я могу сказать: да, я был вором, но теперь я решил быть честным человеком, мне нечего скрывать ни от кого».

Это редкий случай, это не всякому удается. Редко кто среди нас вор, но кто из нас может сказать, что у него нет в жизни таких тайн, которые он хотел бы скрыть от других людей во всех областях, не только в порядке честности, но и в плане человеческих отношений. Я сейчас не хочу в это вдаваться, к этому мы вернемся по поводу какого-либо другого высказывания Спасителя Христа. Но каждый из нас может перед собой вопрос поставить: хватает ли мне мужества себя обличить перед людьми? – даже не провозглашением своей неправды, а тем, что люди заметят, что я не такой, каким был.

Приходит к Нему (Христу) прокаженный и… говорит Ему: если хочешь, можешь меня очистить. Иисус, умилосердившись над ним …сказал ему: хочу, очистись… и он стал чист. И (Господь), посмотрев на него строго, тотчас отослал его (Мк.1:40–43).

Так в земной жизни. Приходит (ко Христу) человек, весь покрытый проказою грехов, а самонадеянность человека велика! Он все еще думает о себе, своих силах, силах мира… К Богу он обращает вопрос не то самомнения, не то экзамена: «Ведь Ты же существуешь, Господь. И Ты милосерд. Что же Ты мне не поможешь?» А Господь все прощает и терпеливо ждет исправления, и подает Свою милость и по такой полувере.

ТАИНСТВО ПОКАЯНИЯ.

«Иисус начал проповедовать и говорить: покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное» (Мф. 4: 17).

«Приготовление к исповеди не в том, чтобы возможно полно вспомнить и даже записать свой грех, а в том, чтобы достигнуть того состояния сосредоточенности, серьезности и молитвы, при которых, как при свете, станут, ясны грехи. Иначе – приносить духовнику надо не список грехов, а покаянное чувство, не детально разработанную диссертацию, а сокрушенное сердце».
(свящ. Александр Ельчанинов).
«Во время исповеди, одно из воздействий Духа Святаго на душу человека, подобно рентгеновскому излучению, под воздействием которого ясно видны болезни кающегося и болезни собственной души». (священник о. Георгий Чебаков).
«Дорогое мое, прогрессивное человечество 21 века, меня, нет. Всегда искренне ваш люцифер». (священник о. Георгий Чебаков).
Дорогие братья и сестры в преддверии великого поста тема покаяния становиться особенно актуальна и как бы выходит на первый план в христианской жизни. Это неслучайно, Церковь сознательно выделяет это время, в надежде на то, что мы искренне покаемся Богу и приблизимся к спасению наших душ. Но объяснить и осознать, что такое искреннее покаяние, могут далеко не все и воцерковленные прихожане, чья приходская жизнь составляет ни один десяток лет, уже не говоря о вновь крещенных. Наблюдая за исповедью прихожан отчетливо видно эту проблему. Люди приходят к священнику, на некий душевный разговор, или за хорошим советом в житейских делах. При этом безрассудно тратя драгоценное, спасительное время, в праздных разговорах, так и не увидев истинной христианской цели в жизни. Продолжают терзаться в озлоблении собственного сердца, продолжают разрушать свое Бога подобие и делают невыносимой жизнь своих ближних, коллег по работе, и окружающих. Остаются опустошенными сосудами, куда стремительно направляются мутные потоки мрака ненависти и зависти, гордости, тщеславия, уныния, печали и многих других злобных духов. Так и не найдя ответ на вопрос кто виноват и что делать, продолжают быть узниками своих страстей. Слова правильные, все еще употребляются, но слова как бы опустошились, потеряли свой смысл. Содержание их далеко от того основания на котором основана наша христианская вера. Поэтому цикл наших бесед направлен именно на опознание сути и смысла, таинства исповеди.
«Мы обязаны разобраться, что есть самые основные для христианства понятия, греха и раскаяния, примирения с Богом и возрождения. ДЛЯ КАЖДОГО добросовестного священника исповедь, несомненно, одна из самых трудных, самых мучительных сторон его пастырского служения. Здесь, с одной стороны, встречает он единственный настоящий “объект” своего пастырства — душу грешного, но перед Богом стоящего человека. Но здесь же, с другой стороны, убеждается он в почти полной “номинализации” современного христианства» .
Так вот лучшее, что может сделать священник в таких условиях — это разумно дать совет положиться кающемуся на волю Божию, либо стать молчаливым свидетелем ему перед Господом.
Но если мы хотим изменений к лучшему в наших душах, нужен труд.
На практике у нас существуют два противоположных подхода к этому таинству: одно — формально-юридическое, другое — “психологическое”. В первом случае исповедь понимается как простое перечисление нарушений закона, после чего дается отпущение грехов и человек допускается к причастию. Исповедь здесь сведена к минимуму, а в некоторых церквах (в Америке) заменена даже общей формулой, которую исповедник читает по печатному тексту. В этом понимании покаяния центр тяжести полагается на власть священника разрешить и отпустить грехи, причем разрешение это считается “действительным” само по себе, независимо от состояния души кающегося.
Если тут мы имеем дело с “латинизирующим” уклоном, то противоположный подход можно определить как “протестантствующий”. Здесь исповедь становится беседой, от которой должна прийти помощь, разрешение “проблем” и “вопросов”. Это диалог, но не человека с Богом, а человека с предположительно мудрым и опытным советником, имеющим готовые ответы на все человеческие вопрошания… В обоих подходах очевидно затемнение и искривление подлинно православного понимания сущности исповеди.

Искривление это объясняется многими причинами. И хотя мы не имеем, конечно, возможности ни всех их перечислить, ни даже кратко очертить очень сложную историю развития в Церкви таинства покаяния, несколько предварительных замечаний необходимы, прежде чем мы попытаемся указать на возможное решение вопроса об исповеди.

II

В НАЧАЛЕ таинство покаяния понималось как примирение и воссоединение с Церковью отлученных — т.е. христиан, исключенных из собрания (эклесии) Народа Божьего, из Евхаристии, как таинства собрания, как общения в Теле и Крови Христовых. Отлученный — это тот, кто не может участвовать в приношении и поэтому не участвует в “кинонии” — общении и приобщении. И примирение с Церковью отлученного было длительным процессом, а отпущение грехов — его завершением, свидетельством о совершившемся раскаянии, об осуждении отлученным своего греха, отказом от него, и, следовательно, воссоединением с Церковью. Власть отпущения и разрешения понималась не как власть сама по себе, не зависящая от раскаяния. Она понималась как власть засвидетельствовать совершившееся раскаяние и потому — прощение и воссоединение с Церковью, т.е. раскаяние и его плод: примирение с Богом в Церкви… Церковь, в лице священника, свидетельствует, что грешник раскаялся и Бог “примирил и соединил его” с Церковью во Христе Иисусе. И несмотря на все внешние изменения, происшедшие в покаянной практике, именно это исконное понимание таинства остается исходной точкой для православного истолкования его.

Но это не исключает и того, что, опять-таки с самого начала, пастырское служение в Церкви непременно включало в себя душепопечение, т.е. руководство духовной жизнью человека и помощь ему в его борьбе с грехом и злом. Вначале, однако, душепопечение это не относилось непосредственно к таинству покаяния. И только под влиянием монашества с его сильно развитой теорией и практикой духовного руководства, это последнее включилось постепенно в исповедь. А нараставшая все время “секуляризация”, обмирщение церковного общества превратили исповедь почти в единственную форму — “душепопечение”. После обращения императора Константина Церковь перестала быть меньшинством героически настроенных “верных” и почти полностью слилась с миром (ср. русский перевод греческого “лаикос” — мирянин). Ей пришлось теперь иметь дело с массой номинальных христиан, а радикальная перемена в евхаристической практике — от общего причащения, как выявления единства народа Божьего, к причащению более или менее частому и “частному” — повлекла за собой окончательную метаморфозу в понимании покаяния. Из таинства примирения отлученных от Церкви, оно стало регулярным таинством для членов Церкви. И богословски подчеркиваться в нем стало не покаяние как путь возврата в Церковь, а отпущение грехов как власть Церкви.

Но на этом эволюция таинства покаяния не остановилась. Обмирщение христианского общества означало, прежде всего, принятие им гуманистических и прагматических воззрений, значительно затмивших христианское понимание и греха и покаяния. Понимание греха как отрыва от Бога и единственной подлинной жизни — с Ним и в Нем — затмилось моралистическим и ритуалистическим легализмом, в котором грех стал переживаться как формальное нарушение закона. Но в человекопоклонническом, самоудовлетворенном обществе с его этикой “приличия” и “успеха” и этот закон переродился. Он перестал рассматриваться как абсолютная форма и свелся к общепринятому и относительному кодексу нравственных правил. Если в первые века христианин всегда сознавал, что он — прощенный грешник, введенный — без всяких заслуг с его стороны — в Чертог Жениха, получивший новую жизнь и ставший причастником Царства Божия, то современный христианин, поскольку в глазах общества он “порядочный человек”, постепенно утратил это сознание. Его мировоззрение исключает сами понятия ветхой и новой жизни. Он, конечно, совершает время от времени “дурные поступки”, но это ведь “естественно”, житейское дело, и никак не нарушает его самодовольства… Общество, в котором мы живем, пресса, радио и т.д. — с утра до вечера внушает нам, как мы умны, хороши, порядочны, что мы живем в наилучшем из всех возможных обществ и “христиане”, увы, приняли все это всерьез, за чистую монету…

Обмирщение, в конечном итоге, одолело и духовенство. В церковь проникло понимание священника как своего рода слуги своих прихожан, “обслуживающего” их духовные нужды. И приход в целом, как организация, хочет, чтобы священник был как бы зеркалом, в котором люди могут созерцать свое совершенство. Разве не должен священник все время кого-то благодарить и восхвалять за усердие, материальную поддержку, щедрость? Грехи скрыты в предельной и интимной “тайне исповеди”, а на поверхности все благополучно.
И вот этот дух самодовольства, нравственной успокоенности пропитывает нашу церковную жизнь сверху донизу. “Успех” церкви измеряется ее материальным успехом, посещаемостью, количеством прихожан. Но где во всем этом место для покаяния? И оно почти отсутствует в самом строе церковной проповеди и деятельности. Священник призывает своих прихожан к большему усердию, к все большим “успехам”, к соблюдению уставов и обычаев, но он сам уже не воспринимает “мир сей” как “похоть плоти, похоть очес и гордость житейскую” (1 Ин 2:16), он сам не верит, что Церковь есть действительно спасение погибающих, а не религиозный институт для умеренного удовлетворения умеренных “духовных нужд действительных членов прихода…”. В таких духовных условиях, в такой псевдохристианской ситуации исповедь, естественно, и не может быть ничем иным, кроме того, чем она стала: либо одним из “религиозных долгов”, выполнить который раз в год необходимо для соблюдения отвлеченной канонической нормы, либо же беседой с духовником, в которой “обсуждается” та или иная “трудность” (именно трудность, а не грех, поскольку “трудность”, осознанная как грех, тем самым перестает быть трудностью), остающаяся обычно неразрешенной, ибо единственным решением ее было бы как раз принятие христианского учения о грехе и (покаянии) прощении.

III

ВОЗМОЖНО ЛИ восстановление православного понимания и практики исповеди? Да, если у нас хватит мужества восстановление это начинать на глубине, а не на поверхности.

Отправной точкой здесь, как, впрочем, и во всем в церковной жизни, должна быть проповедь, учение. С известной точки зрения, все учение Церкви есть один сплошной призыв к покаянию в глубочайшем смысле этого слова — т.е. к перерождению, полной переоценке всех ценностей, к новому видению и пониманию всей жизни в свете Христовом. И нет нужды постоянно проповедовать о грехе, судить и осуждать, ибо только тогда, когда человек слышит подлинный призыв и содержание Благой Вести, когда хоть немного приоткрывается Божественная глубина, мудрость и всеобъемлющий смысл этой вести, становится он способным раскаяться. Настоящее, христианское раскаяние — это, прежде всего, осознание им той бездны, что отделяет его от Бога и от всего того, что Бог дал и открыл человеку, от подлинной жизни. Только увидя Божественный Чертог украшенный, понимает человек, что нет у него одежды, чтобы войти в него… Наша проповедь слишком часто носит характер отвлеченного императива: это нужно, а этого не нужно делать; но ряд предписаний и приказов не есть проповедь.
Проповедь есть всегда раскрытие, сначала положительного смысла и света учения Христова и только по отношению к нему — тьмы и зла греха. Только смысл делает предписание, правило, заповедь — убедительными и животворными.
Но проповедь должна, конечно, включать в себя и глубокую, христианскую критику секуляризма, в котором мы живем, мировоззрения, которым мы, сами того не зная, питаемся и дышим. Христиане призваны всегда бороться с идолами, а их нынче так много: “материализм”, “удача” и “успех” и т.д. Ибо, опять-таки, только в подлинно христианской, глубокой и правдивой оценке мира, жизни, культуры понятие греха приобретает свой настоящий смысл — прежде всего, как извращение всей направленности сознания, любви, интереса, стремлений… Как поклонение ценностям, не имеющим подлинного значения… Но это предполагает свободу самого священника от порабощения “миру сему” и отождествления с ним, поставления им вечной правды, а не “практических соображений” в центр своего служения… И проповедь, и учение должны нести в себе пророческое начало, призыв на все смотреть и все оценивать очами самого Спасителя.

Исповедь, далее, должна быть вставлена опять в рамки таинства покаяния; каждое таинство включает в себя, по крайней мере, три основных момента:
приготовление,
сам “чин”
и, наконец, его “исполнение”.
И хотя, как уже сказано выше, вся жизнь и вся проповедь Церкви суть, в каком-то смысле, приготовление к покаянию, призыв к раскаянию, существует и необходимость и предание нарочитой подготовки кающихся к таинству. В Церкви издревле существуют особые покаянные времена и сроки: посты. Это время, когда самое богослужение становится как бы школой покаяния, подготовкой души одновременно и к узрению небесной красоты Царства, и к печали о нашей отторженности от нее. Все великопостные службы, например, суть один сплошной покаянный вздох, и та светлая печаль, которой они светятся, являет собой и сообщает нам почти неопределимый образ того, что есть, что совершает в нашей душе подлинное покаяние… Пост поэтому есть время, когда проповедь надлежит направлять к таинству покаяния. Порядок чтений, псалмы, песнопения, молитвы, поклоны — все это дает так бесконечно много, и все это проповедь должна “прилагать” к жизни, к людям, к тому, что случается с ними сейчас, сегодня.
Цель — возбудить в людях покаянную настроенность,
1 помочь им сосредоточиться не только на отдельных грехах, но и на греховности, ограниченности, духовной бедности всей их жизни,
2 продумать внутренние “двигатели” ее… В чем сокровище их, влекущее к себе сердце? Как воспринимают, как используют они драгоценное время жизни, данное им Богом? Задумываются ли они о конце, неизбежно надвигающемся на них?
Человек, хотя бы только раз в жизни задумавшийся над всеми этими вопросами и понявший, пускай краем своего сознания, что жизнь в целом может быть отдана только Богу, уже встал на путь покаяния, а это понимание, уже само по себе несет силу обновления, обращения, возврата… 3 В это же приготовление следует включить объяснение и самого чина исповеди, молитв, разрешения и т.д.

Чин исповеди состоит из:

молитвы перед исповедью,
призыв к покаянию (напоминание о грехах),
исповедание кающегося (возможны также наставления),
молитва о прощении грехов.
Молитв перед исповедью не следует пропускать. Исповедь не есть ни человеческий разговор, ни рациональный самоанализ. Человек может сказать “грешен”, не чувствуя при этом никакого раскаяния. И если все таинства включают в себя как бы некое преложение, то в таинстве покаяния совершается преложение человеческого формального “признания вины” в христианское раскаяние, в благодатное уразумение кающимся и греховности своей жизни, и всепоглощающей любви Божией, направленной на человека. Это “преложение” требует помощи Святого Духа, и его “эпиклезой” — призыванием такой помощи — и являются молитвы перед исповедью.

Затем следует призыв к покаянию. Это последнее увещание: “Се чадо, Христос невидимо стоит…”. Но в этот решительный момент, когда священник утверждает присутствие Христа, как важно, чтобы он сам — священник — не противопоставлял себя грешнику! В таинстве покаяния священник не является ни “прокурором”, ни безгласным и пассивным свидетелем. Он — образ Христа, т.е. Того, Кто принимает на себя грехи мира, носитель того безграничного милосердия и сострадания, которое одно может раскрыть сердце человека. Митрополит Антоний (Храповицкий) саму сущность священства определял как сострадательную любовь. И покаяние есть таинство примирения и любви, а не “суда” и осуждения. Поэтому лучшей формой призыва к покаянию будет отождествление священником себя самого с кающимся: “мы все согрешили перед Богом…”

Сама исповедь может, конечно, принимать различные формы. Но поскольку кающийся не знает обычно как начать, обязанностью священника является помочь ему: поэтому форма диалога — самая удобная и естественная. И хотя все грехи, в конечном итоге, сводятся к одному греху всех грехов — отсутствию подлинной любви к Богу, веры в Него и надежды на Него, исповедь можно разделить на три основные “области греха”.

1 Наше отношение к Богу: вопросы о самой вере, о ее слабости, о сомнениях или же извращениях, о молитве, посте, богослужении. Слишком часто исповедь сводят к перечислению “безнравственных поступков” и забывают, что корень всех грехов именно тут — в области веры, живого и личного отношения к Богу.

2 Отношение к ближнему: эгоизм и эгоцентризм, безразличие к людям, отсутствие любви, интереса, внимания; жестокость, зависть, сплетни… Здесь всякий грех должен быть действительно “индивидуализирован” так, чтобы грешник ощутил и увидел в другом — в том, против кого он согрешил, — брата, а в своем грехе — нарушение “союза мира и любви” и братства…

3 Отношение к самому себе: грехи и соблазны плоти, и противостоящий им христианский идеал чистоты и целостности, почитание тела как храма Св. Духа, запечатленного и освященного в Миропомазании. Отсутствие желания и усилия “углубить” свою жизнь: дешевые развлечения, пьянство, безответственность в исполнении житейского долга, семейные раздоры…
Мы не должны забывать, что чаще всего мы имеем дело с людьми, не знающими, что такое испытание себя и своей совести, вся жизнь которых определена общепринятыми взглядами и привычками, и поэтому лишенными подлинного раскаяния. Цель исповедника — разрушить это мещанское, поверхностное самодовольство, поставить человека перед святостью и величием замысла о нем Бога, пробудить в нем сознание того, что вся жизнь есть борьба и брань… Христианство — и “узкий путь”, и принятие труда, и подвига, и скорби этого узкого пути; без понимания и приятия этого нет никакой надежды на упорядочение нашей церковной жизни…

Исповедный диалог завершается наставлением. Священник должен призвать кающегося к перемене жизни, к отказу от греха. Господь не прощает, пока человек не захочет новой и лучшей жизни, не решит встать на путь борьбы с грехом и трудного возврата к “образу неизреченной славы” в самом себе. Мы знаем, что по человеческой холодности и здравой оценке наших сил — это невозможно. Но на это “невозможно” Христос уже ответил: невозможное нам возможно Богу… От нас требуется желание, стремление, решение. Господь поможет.

Тогда и только тогда становится возможным разрешение, ибо в нем исполняется все предшествовавшее ему: приготовления, усилия, медленный рост раскаяния в душе. Повторяю, с православной точки зрения нет подлинного разрешения там, где нет раскаяния. Бог не принимает человека, не пришедшего к нему. А “прийти” — значит раскаяться, обратиться, переоценить жизнь и себя. Видеть в разрешении грехов только власть, присущую священнику и действенную, когда бы ни произносились слова отпущения, означает отклонение в сакраментальную магию, осуждаемую всем духом и преданием Православной Церкви.

Поэтому отпущение грехов невозможно, если человек, во-первых, не православен,
т.е. открыто и сознательно отрицает основные догматы Церкви,
если, далее, он не хочет отказаться от очевидно-греховного состояния: например, жизни в прелюбодействе, нечестного ремесла и т.д.,
и, наконец, скрывает свои грехи или же не видит их греховности.

Но при этом нужно помнить, что отказ в разрешении грехов не есть наказание. Даже отлучение в ранней Церкви было связано с надеждой исцелить человека, ибо цель Церкви — спасение, а не суд и приговор… Священник призван к углубленному вниманию ко всей судьбе человека, должен стремиться обратить его, а не “применить” к нему соответствующий параграф отвлеченного закона. Пастырь добрый оставляет девяносто девять овец для спасения одной. И это дает священнику внутреннюю пастырскую свободу: в последнем счете решение принимает его совесть, озаренная Духом Святым, и он не может удовлетвориться голым применением правил и предписаний.

В день тезоименитства, на молитвенную память.
«Во время исповеди, одно из воздействий Духа Святаго на душу человека, подобно рентгеновскому излучению, под воздействием которого ясно видны болезни кающегося и болезни собственной души». (священник о. Георгий Чебаков).

Слава Богу за все!