Все четыре Евангелиста согласно рассказывают о предании Господа, причем каждый лишь привносит свои подробности, которые дополняют картину. По св. Иоанну, Иуда привел целую спиру, т.е. часть легиона, называемую когортой и состоящую из 1000 человек с тысяченачальни-ком во главе, о котором особо упоминается в 12-м стихе, а также служителей от первосвященников и фарисеев. Хотя было полнолуние, толпа эта пришла с фонарями и факелами в предположении, что Господь может укрыться в потаенных местах сада. Воины были вооружены мечами, а слуги первосвященников — дрекольями. По-видимому, они ожидали возможности серьезного сопротивления.
Характерно предательство лобзанием. Первосвященники, очевидно боясь народного возмущения, дали приказ Иуде взять Иисуса осторожно. Отряду, видимо, не было сказано, Кого он должен привести: было приказано взять Того, на Кого укажет Иуда. А Иуда, храня в тайне данное ему поручение, ограничился одним лишь указанием: «Кого я поцелую, Тот и есть, за Кем мы идем: возьмите Его и ведите осторожно». Можно предполагать, что Иуда намеревался, отделившись от отряда, подойти к Иисусу с обычным приветствием, поцеловать Его, а затем отойти к Апостолам и таким образом скрыть свое предательство. Но это ему не удалось.
Когда он подошел к Иисусу и растерянно сказал: «Равви, равви…», то Иисус кротко спросил его: «Друг, для чего ты пришел?» Не зная, что сказать на этот вопрос, Иуда в смущении произнес: «Радуйся, Равви», — и поцеловал Его. Чтобы показать Иуде, что он не может скрыть своего предательства, Господь сказал: «Иуда, целованием ли предаешь Сына Человеческаго?»
Между тем стража приблизилась и, как повествует об этом один св. Иоанн, дополняя первых трех Евангелистов, Господь спросил:
«Кого ищете?» (см.
Ин. 18:4-9)… И стража действительно оставила Апостолов и приступила ко Иисусу, чтобы взять Его.
Но тут Апостолы решили вступиться за Господа, и нетерпеливый Петр, не дождавшись ответа на вопрос одного из них:
«Господи, не ударить ли нам мечом?» — извлек меч и, ударив первосвященнического раба Малха, отсек ему правое ухо, но не совершенно, так что Господь одним прикосновением исцелил его (
Лк. 22:51).
Среди пришедших за Иисусом, как свидетельствует св. Лука, находились сами первосвященники и начальники храма. К ним Господь обратился с обличительной речью: «как будто на разбойника вы вышли с мечами и кольями». Смысл этого обличения тот, что они явно шли на неправое дело, если не хотели обвинить Господа открыто перед всеми и взять Его, как нарушителя закона среди белого дня, в присутствии народа, а употребили такой скрытный способ схватить Его ночью: «се есть ваша година и область темная».
Так исполнилось предсказание Господа, недавно Им произнесенное (
Мф. 26:31).
Один только Евангелист Марк добавляет, что некий юноша, завернувшись в покрывало, следовал за отрядом, взявшим Иисуса… Можно думать, что этот юноша жил где-то неподалеку, проснулся от шума, произведенного отрядом, и поспешил, не одеваясь, а лишь прикрывшись одеялом, выйти из дома и посмотреть, что такое происходит. Древнее предание видит в этом юноше самого Евангелиста Марка. Евангелисты часто скрывали свое имя, говоря о самих себе.
Сочтя это подозрительным, воины схватили этого юношу, но он вырвался от них и убежал нагой, оставив покрывало в их руках.
Далее св. Иоанн говорит, что Анна послал Иисуса связанным к первосвященнику Каиафе (
Ин. 18:24). Вероятно, Господа провели только через внутренний двор того же самого дома, где был разложен огонь и где стоял и грелся Петр, уже раз отрекшийся от Господа. О том, что происходило у Каиафы, повествуют подробно два первых Евангелиста св. Матфей и св. Марк. У Каиафы собрались все первосвященники, старейшины и книжники, словом почти весь синедрион.
Св. Иоанн, дополняя повествования первых Евангелистов, говорит, что за Иисусом следовал не только Петр, об отречении которого повествуют все четыре евангелиста, но и «другий ученик» — несомненно он сам. Св. Иоанн был знаком первосвященнику, которому именно и почему, неизвестно: по преданию — по своему рыболовству. Поэтому он вошел внутрь первосвященнического двора, а затем сказал придвернице, чтобы она пустила внутрь и Петра.
Несмотря на глубокую ночь, все они спешили скорее собрать свидетельства против Иисуса, чтобы подготовить все необходимое для другого, утреннего официального заседания синедриона, на котором они могли бы официально изречь Ему смертный приговор. Для этого они стали искать лжесвидетелей, которые могли бы обвинить Иисуса в каком-либо уголовном преступлении, «и не обретаху».
Наконец пришло два лжесвидетеля, а закон требовал именно двух, но не менее, для осуждения обвиняемого (
Чис. 35:30;
Втор. 17:6 и др.)
Они указали на слова, произнесенные Господом в Иерусалиме при первом изгнании торгующих из храма, причем злонамеренно эти слова переиначили и вложили в них другой смысл. Господь говорил тогда:
«разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его» (
Ин. 2:19), но не говорил: «могу разрушить»; а «в три дня воздвигну его» — «возбужу», по-гречески: «эгеро», но не говорил: «создам», что выражается совсем другим греческим словом: «икодомисо». Он говорил тогда о храме Тела Своего.
А лжесвидетели представили эти тогдашние слова Его как какое-то хвастовство, в котором по существу тоже ничего не было преступного, почему св. Марк и говорит: «но и такое свидетельство их не было достаточно».
На все это Иисус молчал, ибо нечего было отвечать на такие нелепые и путанные к тому же обвинения (другой свидетель, по св. Марку, говорил несколько иначе).
Это раздражило Каиафу, и он решил вынудить у Господа такое признание, которое дало бы повод осудить Его на смерть, как богохульника. По судебным обычаям того времени, он обратился к Господу с решительным вопросом: «заклинаю Тя Богом живым, да речеши нам, аще Ты еси Христос Сын Божий?» «Заклинаю Тебя» — это была обычная формула заклинания, когда суд требовал, чтобы обвиняемый непременно отвечал на вопрос обвиняющих и отвечал сущую правду, призывая Бога во свидетели.
На такой прямо поставленный, да еще под заклятием вопрос Господь не мог не ответить, тем более, что Ему теперь уже не было никакой надобности скрывать Свое Мессианское Божественное достоинство, а надо было наоборот торжественно засвидетельствовать его. И Он отвечает: «
ты рекл еси», т.е.: «да, верно:
Я — Христос», к этому еще прибавляет:
«отселе узрите Сына Человеческого седяща одесную силы, и грядуща на облацех небесных». Это, конечно, указание на слова
Пс. 109:1, в котором Мессия изображается седящим одесную Бога, а также — на пророчество
Дан. 7:13—14 о Мессии, как о
«Сыне Человеческом», грядущем на облаках небесных. Этим Господь хотел сказать, что все эти нечестивые судии Его скоро увидят во многих знамениях и чудесах проявление Его Божественной силы, как Сына Божия.
«Тогда архиерей растерза ризы своя глаголя, яко хулу глагола» — раздрание одежды у иудеев было обычным выражением скорби и сетования. Первосвященнику запрещалось раздирать свою одежду (
Лев. 10:6;
Лев. 21:10), и таким образом, раздрав свою одежду, Каиафа хотел выразить этим свою особую скорбь, которая даже заставила его забыть это запрещение. Конечно, это было только лицемерие с его стороны, для того, чтобы объявить признание Господом Себя Мессией богохульством.
Что ся вам мнить? каково ваше мнение о сем?» — спрашивает Каиафа присутствующих, и получает желанный ответ: «повинен есть смерти».
Как над осужденным уже преступником, они начали ругаться и издеваться над Христом: плевали Ему в лице, в знак крайнего презрения и уничижения, заушали Его, били по главе, по ланитам, и издеваясь спрашивали: «прорцы нам, Христе, кто есть ударей тя? т.е. если Ты — Мессия всеведущий, то назови по имени того, кто ударяет Тебя, не видя его или не зная его». Последнее показывает, что весь суд был только грубым лицедейством, под которым скрывалась кровожадная зверская злоба. Это были не судии, а звери, не умевшие скрывать свою ярость.
Об отречении Петровом повествует все 4-ре Евангелиста, хотя в повествованиях их сразу бросается в глаза некоторая разница. Впрочем различие это нисколько не касается существа дела: Евангелисты только дополняют и разъясняют друг друга, так что из сопоставления всех их показаний слагается точная и полная история этого происшествия. Петр находился во время суда над Господом, сначала у Анны, а потом у Каиафы, в одном и том же внутреннем дворе первосвященнического дома, куда его ввела придверница, по просьбе св. Иоанна, знакомого первосвященнику. То, что это был один и тот же двор общего первосвященнического дома, в разных отделениях которого жили оба первосвященника и Анна и Каиафа, устраняет кажущееся противоречие между повествованиями св. Евангелиста Иоанна, с одной стороны, и тремя другими Евангелистами, с другой стороны. Св. Иоанн представляет отречения начавшимися во дворе Анны и там же окончившимися, а прочие три Евангелиста, совсем не упоминающие о допросе Господа у Анны, излагают дело так, как будто все три отречения происходили на дворе у первосвященника Каиафы. Ясно, что это был один и тот же общий двор. Когда при содействии Иоанна, который «бе знаем архиереови», Петр вошел во двор первосвященника, вводившая его привратница, по св. Иоанну, сказала ему: «еда и ты ученик еси Человека Сего?»
Петр отвечал: «
несмь», и стал к огню, который был разведен ради непогоды и холода. Однако, служанка не оставила его в покое, и, по св. Марку, всмотревшись в его лицо, освещенное огнем, утвердительно сказала:
«и ты с Назарянином Иисусом был еси», а также и другим говорила: «
и сей с Ним бе» (
Лк. 22:36).
Тогда Петр продолжал то же отречение, говоря:
«жено, не знаю Его» (
Лк. 22:57), «
не вем, что ты глаголеши» (
Мф. 26:70). Так совершилось первое отречение, начавшееся у ворот и кончившееся у огня. Как свидетельствует св. Марк, Петр, желая, видимо, избавиться от неотвязчивой привратницы, ушел от огня в переднюю часть двора, на преддворие, к воротам, чтобы в случае нужды бежать. Так прошло немалое время.
Снова увидев его, все та же служанка стала говорить стоявшим тут: «
яко сей от них есть». К ней присоединилась и другая служанка (
Мф. 26:71), тоже говорившая:
«и сей бе со Иисусом Назореем». Еще кто-то обратился прямо к Петру: «
и ты от них еси» (
Лк. 22:58). Петр снова переменил место и опять стал у огня, но и тут некоторые (
Ин. 18:25) начали говорить:
«еда и ты от ученик Его еси?»
«Он же отвержеся и рече: несмь». Это было второе отречение, происшедшее как раз в то время, когда Иисуса от Анны вели к Каиафе, как можно думать на основании
Ин. 18:24-25. После второго отречения прошло около часа (
Лк. 22:59). Приближался утренний рассвет и с ним обычное «
петлоглашение» (
Мк. 13:35). Оканчивался суд над Господом у первосвященника Каиафы. Тогда один из рабов, родственник Малха, которому Петр отсек ухо, сказал Петру: «
не аз ли тя видех в вертограде с Ним?» (
Ин. 18:26), а другой добавил: «
и сей с Ним бе, ибо галилеанин есть» (
Лк. 22:59), и вслед за тем многие начали говорить:
«галилеанин еси, и беседа твоя подобится», «и яве тя творит» (
Мф. 26:73).
На Петра напал страх, и он начал «ротитися и клятися, яко не вем Человека Сего».
И
«второе алектор возгласи», как свидетельствует св. Марк, несомненно со слов самого Петра. В первый же раз петух запел, по свидетельству св. Марка, после первого отречения (
Мк. 14:68). «
И обращся Господь воззре на Петра: и помяну Петр слово Господне — и исшед вон плакася горько» (
Лк. 22:61-62). Так совершилось третье отречение, которое, видимо, совпало с моментом, когда Господа уже осужденного и подвергнутого поруганиям и избиениям, вывели из дома Каиафы во двор, где Он под стражей должен был ожидать утра (
Лк. 22:63-65) и нового уже официального заседания синедриона, на котором был вынесен формальный приговор. От пения петуха и взгляда, брошенного на него Господом, в душе Петра возникло жгучее, горькое раскаяние: он бежит от места своего падения наружу и горько его оплакивает.
Об этом втором, уже официальном собрании синедриона, лишь кратко в одном стихе упоминают Евангелисты Матфей и Марк; подробнее говорит о нем св. Лука. Это собрание было созвано лишь для соблюдения формы внешней законности смертного приговора, вынесенного Иисусу на ночном заседании. В Талмуде, где собраны все древние еврейские узаконения, сказано, что в уголовных делах окончательное произнесение приговора должно следовать не ранее, как на другой день после начала суда. Но ни Каиафа, ни синедрион, конечно, не хотели откладывать окончательное осуждение Иисуса на время после праздника Пасхи. Поэтому они спешили соблюсти хотя бы форму вторичного суда. И синедрион собрался рано на рассвете, на этот раз в еще более многочисленном составе (к нему присоединились книжники, как говорит об этом св. Лука,
Лк. 22:66) и при том уже не в доме Каиафы, а в помещении синедриона, куда и повели Иисуса, проведшего все время до рассвета на первосвященническом дворе, в поруганиях со стороны стражи и первосвященнических слуг. (см.
Лк. 22:66-71)… члены синедриона объявляют уже ненужным дальнейшее расследование дела и выносят приговор о предании Господа Иисуса Христа римской языческой власти — Понтийскому Пилату — для исполнения над Ним смертной казни.
«И связавше Его ведоша, и предаша Его Понтийскому Пилату игемону» — Со времени подчинения Иудеи римлянам у синедриона было отнято право наказывать преступников смертью, что видно и из
Ин. 18:31. Побиение камнями Стефана было самовольным поступком. По закону обвиненные в богохульстве побивались камнями, но иудеи, бессознательно исполняя тем волю Божию, желали предать Господа Иисуса Христа более поносной смерти — распятию на кресте — и с этой целью, после вынесения смертного приговора синедрионом, отвели его к Понтийскому Пилату игемону, т.е. правителю. Понтий, по прозванию Пилат, был пятым прокуратором, или правителем Иудеи. Он получил назначение на эту должность в 26 г. по Р.Хр. от римского имп. Тиверия. Человек гордый, надменный и жестокий, но вместе с тем малодушный и трусливый, он ненавидел иудеев и, в свою очередь, был ненавидим ими. Вскоре после распятия Христова он был вызван в Рим на суд, заточен в Виенне (в южной Галлии) и там кончил жизнь самоубийством. Прокураторы обычно жили в Кесарии, но на праздник Пасхи для наблюдения за порядком переселялись в Иерусалим.
